Перерождение - Страница 135

135

— Подожди!

За спиной раздались оглушительное «бум!» и скрежет металла. Вирусоносители их обнаружили! Впереди забрезжил дневной свет, и из тьмы проступил длинный коридор с высоким потолком. Вдоль стен выстроились мумии, целый отряд ухмыляющихся скелетов, которые, судя по жутким позам, о чем-то предупреждали. «Бум! Бум! Бум!» — гремело сзади. Еще немного, и дверь слетит с петель. Коридор привел к открытой двери на лестницу. Ступеньки поднимались туда, где сияло солнце и ворковали голуби. «Пожарный выход», — гласила надпись.

Питер обернулся — девочка так и стояла у двери в коридор. Их глаза встретились, а в следующий миг она сделала шаг вперед и, поднявшись на цыпочки, прильнула губами к его щеке.

Взяла и поцеловала, легко, невинно, совсем по-детски.

Потрясенный Питер словно онемел, а девочка уже пятилась в темный коридор.

«Беги!» — беззвучно велела она и закрыла дверь.

— Эй! — крикнул Питер, но услышал лишь щелчок замка, нажал на дверную ручку, но она не двигалась. — Эй! — Он заколотил по бездушной металлической двери. — Не бросай меня!

Девочка исчезла, точно сквозь землю провалилась. Раздосадованный, Питер снова взглянул на плакат. «Пожарный выход» — именно туда она велела бежать, на крышу.

Питер начал подниматься. Горячий воздух отвратительно пах голубями. Помет толстым слоем облепил и ступени, и перила. Голуби едва его заметили и перелетали с балки на балку с таким видом, словно считали появление человека чистым недоразумением. Два лестничных марша, три… На четвертом у Питера сбилось дыхание, мерзкий запах проник в носоглотку, а глаза заслезились, словно в них брызнули кислоту.

Последняя ступенька, наконец-то! Лестница упиралась в дверь, над которой когда-то было оконце, а сейчас щетинились крупные, пожелтевшие от времени и грязи осколки.

На двери висел замок.

Тупик… После стольких испытаний девчонка завела его в тупик! За спиной раздались лязг и грохот: первый вирусоноситель пробрался к двери на лестницу. Испуганные голуби разом вспорхнули с балок, и Питеру на голову полетели сизые перья. Тут он и заметил топор, едва различимый на стене из-за толстого слоя помета. Питер разбил локтем стеклянную перегородку и сорвал топор со стены. Вирусоносители вовсю напирали на дверь. Еще немного, и они проникнут на лестницу.

Питер размахнулся и ударил топором по замку. Попасть он попал, но чего добился? Так, глубокий вдох — и попытка номер два. На сей раз Питер прикинул расстояние и вложил в удар последние силы. Получилось! Замок раскололся и отлетел. Питер налег на дверь, и она со старческим скрипом распахнулась, выпуская его на свободу.

Питер стоял на северной части крыши лицом к горному склону. Он быстро пробрался к самому краю. От земли его отделяло добрых пятнадцать ярдов. Если спрыгнуть, он в лучшем случае сломает ногу, а в худшем — отобьет внутренности и распластается на земле в ожидании вирусоносителей. Нет, такой конец его совершенно не устраивал. Локоть кровоточил, от двери по крыше тянулся красный след. Боли Питер не помнил, а локоть, вероятнее всего, порезал, когда разбил стеклянную перегородку. Что же, сейчас небольшая кровопотеря особой роли не играла, а вот топор давал серьезные преимущества.

Питер уже поворачивался к двери, чтобы достойно встретить преследователей, когда снизу закричали: «Прыгай!»

Из-за угла показались всадники: Алиша и Калеб гнали коней во весь опор. Лиш подалась вперед и махала рукой: «Прыгай, прыгай!»

Питер вспомнил о похищенном вирусоносителями Тео, об отце на берегу океана, о звездах, о девочке, заслонившей его собой, о ее легком дыхании, медовом запахе и прощальном поцелуе.

Снизу звали друзья, по лестнице поднимались пикировщики, уставшие пальцы сжимали топор.

«Только не сейчас! Еще рано!» — подумал Питер, закрыл глаза и прыгнул.

23

Снова лето, и она снова одна. Снова наедине с голосами, которые слышала всегда и повсюду.

Она помнила людей, особенно Его, самого лучшего. Помнила мужчину с женой и сыном. Помнила женщину. Некоторых помнила лучше, чем других. Помнила всех вместе и никого по отдельности. Помнила, как вдруг подумала: «Я одна, одна на веки вечные». Она жила во мраке. Она научилась не бояться света, хотя это было нелегко: первое время свет мучил, терзал и делал больно.

Она все шла и шла. Она брела вдоль гор. Он велел бежать в горы, бежать без оглядки, но однажды горы кончились. Разыскать те самые горы снова никак не получалось. В отдельные дни она не шла никуда. Отдельные дни растянулись на годы. Она жила, где получится и с кем получится: с мужчиной, его женой и сыном, потом с женщиной, потом ни с кем вообще. Некоторые перед смертью были к ней добры, некоторые — не очень и говорили, что она другая, непохожая, непонятная. Она была всем чужой, таких, как она, не существовало на целом свете. Гнали ее люди или нет, в итоге они всегда умирали.

Ей снились сны. Снились голоса, снился Он, самый лучший. Несколько месяцев или лет она слышала Его голос и в скрежете звезд, и в завываниях ветра, слышала и тосковала по Его любви и заботе. Но со временем Его голос смешался с другими — с голосами спящих, которые застряли во мраке, на перепутье бытия с небытием. Мир населяли души спящих, которые не могли умереть. «Под ногами у меня земля, — думала она, — над головой небо, вокруг пустые дома, звезды, дождь, ветер и голоса, везде и повсюду голоса, повторяющие один и тот же вопрос: “Кто я? Кто я? Кто я?”»

Спящих она не боялась — в отличие от Него, самого лучшего, от мужчины с женой и сыном и от женщины. Она старалась увести спящих от Него, и уводила, снова и снова уводила. Спящие преследовали ее вопросом, волочили его за собой, словно цепь, совсем как призрак Джейкоба Марли, про которого читал Самый лучший. Сперва она думала, что спящие — призраки, но потом поняла, что ошибалась: сущность у них вовсе не призрачная. Какая именно и как назвать спящих, она не знала. Да и как назвать себя — тоже не знала. Однажды ночью она проснулась и увидела спящих. Встреча в амбаре запомнилась, потому что на улице было холодно и дождливо. Лица спящих казались печальнее пустой планеты, по которой она бродила, а беспокойные глаза живыми углями пылали во тьме. В дыхании ночи она чувствовала их дыхание, а в крови пульсировал насущный вопрос. «Кто я? — спрашивали они. — Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я?»

135